Боже, как я устал!..
Волосы мои прекрасно уложенные колыхались. Я был одет в изящный дорогой костюм, красиво блестела лакированная обувь, не было одного – моей, поражавшей всех, улыбки.
Знаете, в детстве я очень не любил туфли. Они мне не шли, как и пиджак, и брюки, и галстук. Я бы еще согласился на бабочку, но, скорей, на настоящую. Сейчас я, безусловно, понимаю причины всего этого. Но тогда – все было иначе. По-другому я видел мир: моя наивность была прекрасна своей невинностью, а любовь – верой в искренность. Сейчас, вспоминая те дни, понимаешь многое. Очень многое…
Было уже поздно, дул едва-едва прохладный ветер, он не знал, что творилось в моей душе, но очень хотел помочь. Он обволакивал меня невидимой пеленой, как некогда в детстве, когда я рыдал навзрыд у этой отвесной скалы. Он знал меня, пожалуй, всю жизнь, но так и не смог понять: я был грустен в день, когда на каждом уроке получал пятерки, но безудержно весел, когда шло из рук вон плохо. Почему так происходило? Этого не объяснить. Можно было только наблюдать и утешать. По-матерински – без причин.
Да и кто мог понять меня? Мне кажется, этого до сих пор не удались еще сделать никому. Разве, что богу… Но понять его, так и не удалось мне.
Я сидел на большом неясной формы камне, выступавшем из скалы. Взор мой был устремлен в небо, в космическую бесконечность. Там в высоте тянулись друг за другом облака – такие спокойные и самодостаточные. А за ними сияли звезды, ослепительно яркие и прекрасные, как человеческие мечты. Каждый, я думаю, хотел бы оказаться на их месте. Впрочем, как и на моем. Но не всем открыта оборотная сторона медали. Но это и к лучшему. Люди нуждаются в вере.
Смешно ли, но я не помню какого цвета у меня глаза. Карие? Зеленые? Каре-зеленые? Возможно.
А, возможно, я и ошибаюсь. Но это не важно. Как не важно то, что мы хотим, либо не хотим. Ведь важно только то, что мы – можем. И не можем.
Я мог многое. Почти все. Это восхищало людей. Я помню, как они аплодировали в конце моих выступлений, как благодарили после лекций и хвалили, прочитав очередную мою книгу. В их глазах я видел мечту. Недостижимую, как им казалось. Ведь не каждый день бедняк восходит на олимп, точно бог.
Но, боже, как я им завидовал!
У них было то, чего мне не хватало. Но я так и не смог в этом признаться людям. Мне было четырнадцать, когда я дал слабину в первый раз. Или двенадцать. Уже и не помню. Но с тех пор решительно ничего не изменилось.
Я стоял почти у самой пропасти: там внизу ночными огнями простирался город. Мой город. Многое в нем построил я, многим помог, и еще многое хотелось воплотить в жизнь.
Я спрыгнул с камня и переминулся с ноги на ногу – как я ненавидел стоять, точно идол, перед публикой в идеальной стойке. Ее все любили, даже пытались ей подражать. И только мои ноги знали, каких усилий мне это стоило.
Но вдруг мою правую ногу резко потянуло вниз - земля не выдержала давления на нее. От неожиданности я ничего не успел предпринять, потерял равновесие и беспомощно повалился наземь. Некоторое время я ничего не соображал, но, прейдя в себя, я понял, что мелкие камни посыпались вниз, увлекая меня за собой, в пропасть. Я попытался ухватиться за какой-нибудь камень или куст, но тщетно. Образовавшаяся лавина потянула меня за собой, угрожая очень несчастным случаем.
И все же мне удалось ухватиться за кусты шиповника. Ладони пронзила множественная боль, но я не обратил на нее внимания – я спасал свою жизнь. Шиповник рос как раз в том месте, где склон резко обрывался, уступая место отвесной скале. Земля ушла из-под ног, они зависли в воздухе. Но кустарник выдержал. Выдержал и я.
Какие-то мгновения я так и висел…
Но, боже, как же я устал!
А, может, ну его, эту жизнь. В тартарары все, а там, наверху, может, и оправдаюсь. И, наконец, обрету спокойствие, перестану жалеть, что в двенадцать дал слабину. Черт, или в четырнадцать?!
Перед моими глазами пролетела вся моя жизнь: пронеслись множество лиц и глаз, сцен и слов, пронеслись аргументы за и аргументы против, а потом одно единственное лицо, та самая сцена и так не сказанные слова. Но ошибка не должна повториться.
Я собрал все свои силы и потянул руку вперед, чтобы перехватиться. И вновь боль сковала мою ладонь. Я зажмурился, корчась от боли, но еще сильней схватился за куст. И так, шаг за шагом я взобрался наверх. К большому камню неясной формы. Я часто дышал, одежда была вся перепачкана, и по всему телу ныли царапины, саднили порезанные ладони.
Как я устал – колотило в висках с каждым кровяным импульсом. Но я знал, что я нужен людям. И не мог их подвести. Отдышавшись, я встал на ноги и побрел домой. К тем, кто так никогда и не узнает, что творится в моей душе.